Свежие истории от 28 января 2023

– Бим. Он очень тосковал по своему хозяину, который сдал нам его на полтора года напрокат.

Степку каждый день приводили на студию, чтобы он привыкал потихоньку к киношному миру. Он ложился у ног нашего кинолога, и взгляд у него был грустный. Хотя все старались как могли: кто колбаской угостит, кто сосиской, кто сладостями. Значит, мне идти этим путем было нельзя. А я любил наблюдать за собаками с детства, голубей буквально до института гонял. И здесь мне моя любовь к животным помогла. Я задал себе вопрос: чего же Степке не хватает?

И ответил: ему не хватает свободы. Его все время держат у ноги, у киноаппарата. Тогда я попросил: "Дайте мне, пожалуйста, длинный поводок, и мы со Степкой пойдем гулять". И обернулся к собаке: "Давай, Степка, побродим!" Он потащил меня по каким-то дворам, закоулкам, свалкам, где читал своим чутким носом, какая там без него проходит жизнь. Погуляв с полчаса по округе, мы вернулись. И с тех пор каждый день, приходя на площадку, я первым делом говорил: "Степка, пойдем гулять!"

Через некоторое время он стал ждать меня и, завидев, вскакивал и начинал вилять хвостом: дескать, вперед! И когда начались сами съемки – он по всей студии искал меня и всегда находил. В фильме видно, что пес относится ко мне как к хозяину, а я в кадре делаю вид, что совсем на него не обращаю внимания. Но я точно знал, что вот сейчас заверну за угол – и он помчится за мной.

обрывки фраз: "на тебе смертельная порча", "нужно срочно снимать", "все умрут", "нужны деньги или золото". Было видно, что бедный мужик под гипнозом, самая говорливая цыганка водила ему по лицу пером и что-то бубнила. Остальные 5−6 создавали фон. Мужик полез за кошельком. Алексею представил себя без денег в другом городе и ринулся защищать невменяемого.

— Товарищи цыгане, гражданин со мной, нам пора идти, — он взял несчастного мужичка под гипнозом за локоть и повёл в сторону. Тут же он ощутил, что его оттаскивают за шкирку. Он обернулся, сзади него стоял большой цыганский детина с золотыми зубами. Сквозь зубы ему пошипели.

— Иди куда шёл. Пааарежу!

Был зарезанным в другом городе Алексею не хотелось, и он отошёл. Тем временем мужчина отдавал цыганам золотое обручальное кольцо и часы. В Алексее закипело чувство справедливости. Он нащупал в кармане куртки мел, который остался у него после рисования на асфальте с племянницей. Решительно подошёл к толпе. Сел в ногах у мужика. Как в гоголевском "Вии" очертил круг, внутри которого оказался сам и мужик. Поднял руки вверх и как сумасшедший начал орать:

— Анон эдхелен эдро хи амэн! Фенос ногосрим, ласто бех ламен!

Дело в том, что Алексей очень любил "Властелина Колец" Толкиена. Это заклинание Гендальфа он зачем-то выучил наизусть. Оно означало "Эльфийские ворота, откройтесь для нас сейчас; дверь народа гномов, внемли моему слову!". Алексей кланялся и выкрикивал заклинание снова и снова. Его слову внимали не только гномы, но и цыгане. Нервничая, они начали креститься и уходить по одному. Алексей увидел того самого цыганского детину с золотыми зубами. Он зло смотрел на Алексея и что-то сурово бормотал. Алексей вспомнил свою любимую сцену — "сражение Гендальфа с Балрогом", демоническим существом, и, глядя в лицо врагу, проорал на весь вокзал:

— Я — служитель тайного огня, хранитель пламени Анора, Темный огонь тебе не поможет, пламя Удуна! Возвращайся во тьму, ты не пройдёшь!

Лицо цыгана побелело. Он упал на колени. Потом стал доставать из карманов золотые украшения и складывать в круг из мела. Алексей не мог остановиться и в исступлении орал:

— Возвращайся во тьму, ты не пройдёшь!

Бедный цыган запричитал:

— У меня больше ничего нет! Есть зубы, но мне нужно какое-то время.

Алексей не останавливался:

— Я служитель тайного огня!

Цыган плакал:

— У меня семья. Мне страшно! Милиция, помогите! Убивают! — потом быстро поднялся и убежал.

В конце концов у входа в жд вокзал остались двое. Алексей встал, отряхнул штаны, и сказал мужику:

— Вот забирай, тут твоё. Ну будь здоров, больше не впутывайся!

Мужик глядел на него ошалелыми глазами.

— Сколько я вам должен за обряд снятия порчи?

таможни: почему у него пять комплектов золотых зубных протезов?

Моррис объяснил:

— У евреев для соблюдения кашрута должно быть два отдельных набора посуды-для мясных и молочных блюд а так как я религиозный еврей, то у меня, кроме посуды, имеются также два отдельных комплекта зубов-для мясных и для молочных блюд.

Таможенник покачал головой и сказал:

— Хорошо, а что вы можете сказать о трех других комплектах зубных протезов?

— Понимаете ли, очень религиозные евреи исключительно для празднования Песах используют специальную посуду, так же отдельную — для мясных и молочных блюд, так что у меня и для этого случая кроме посуды есть отдельные зубные протезы-для мясных и для молочных блюд на Песах.

Таможенник снова покачал головой и сказал:

— Вы должно быть человек очень сильной веры, если имеете отдельные зубы для мяса и молочных продуктов не только для ежедневных трапез, но и для Песах.

Но это составляет только четыре комплекта протезов. А как насчет пятого комплекта?

Моррис посмотрел и произнес очень тихо:

— Я расскажу вам правду. Периодически я ем бутерброды со свининой

чертям, аисты?! – думал я. – Попрутся они ради меня в Пермь да ещё в сорокаградусный мороз!".

Так что аистов я отмёл сразу и решительно, а вот над капустой задумался. Мама на ней почему-то особенно настаивала.

Про эту овощную культуру мне было известно, что у неё сто одёжек и все без застёжек. Разумеется, подобные легкодоступность и легкомыслие позволяли зародиться в ней чему угодно. Но меня смущала зима. Зимой капуста не росла, я это знал точно.

На зиму родители капусту квасили. В нашем гараже стояла целая кадушка ледяной, квашенной капусты, из которой папа периодически нарубал топориком.

Оттаивая, капуста жутко воняла. И думать, что я в ней родился, было крайне неприятно. Поэтому, настойчиво продолжая докапываться до истины, я терзал домочадцев расспросами, пока мама, наконец, не призналась.

— Из животика! – со вздохом явного облегчения произнесла она. – Ты взялся из моего животика.

— Как? – только и сумел выговорить я.

— Очень просто, ты был у меня в животике, а потом взял и вылез.

И мне стало не по себе.

Я прикрыл глаза и начал катать машинку взад-вперёд… взад-вперёд...

Что обычно находится в животике и откуда оно потом вылазит, я отлично знал, и это было гораздо хуже капусты. Даже версия с аистами, на этом фоне, казалась божественной.

Я, конечно, подозревал, что отнюдь не царских кровей, но столь низкого происхождения не ожидал совершенно.

— И так, это, все? – оставив машинку, вновь посмотрел я на маму.

— Да, так рождаются все, — ответила она.

— И ты?

— И я.

И я снова закрыл глаза и вернулся к машинке.

Но через минуту в мою голову пришла спасительная мысль и я ухватился за неё, как муравей за соломинку.

— А животик разрезают?

— Иногда, — сказала мама.

— А тебе разрезали?

— Нет.

И я снова сник.

И целый год проходил очень, очень грустным.

А однажды, в пылу спора накричав на своего приятеля Олежку, красочно обрисовал ему откуда тот взялся. Отчего Олежка тоже мгновенно погрустнел, и мы оба потом молча катали машинки, боясь смотреть друг на друга.

На девчонок же я и вовсе глядеть не мог. И всю старшую группу садика находился, словно в забытье. Пока, как-то летом, не наткнулся в книжном шкафу на том "Акушерство и гинекология"... С картинками...

И за обедом уже не попадал вилкой в рот.

— Что ты делаешь? Кушай нормально! – негодовала мама. – Ты что, заболел?

Но я не заболел. Я, наоборот, выздоравливал.

Моё до этого бледное лицо покрывалось румянцем, в глазах проступал лихорадочный блеск, и я едва дотерпел до конца трапезы.

А потом выскочил из-за стола, шмыгнул за дверь, стремглав преодолел два пролёта лестницы и, ворвавшись в Олежкину квартиру, прокричал с порога:

— Нас не выкакивали! Нас выписивали!!

И Олежкина мама выронила изо рта пирожок.