Свежие истории от 31 июля 2016

сельскому клубу подарить в рабство живого Стинга, никак не меньше…

Подавляющее большинство советских людей поселка, пианино никогда и в клавиши не видело, разве что только в кино.

А вот умел ли кто-нибудь на нем играть — этот вопрос так и остался открытым, жаль, что попробовать было негде.

Итак, долгожданный черный лакированный гроб прибыл на жд. станцию и директор кирпичного завода распорядился послать на разгрузку двоих рабочих поздоровее. Одним из них был мой дедушка Петя.

Дед мой был вообще очень здоровый и добротный мужик, несмотря на то, что всю жизнь в три смены отработал на кирпичном (тогда говорили не работал, а ишачил, что больше отражало действительность) и даже несмотря на четыре года не самой легкой войны в истории человечества, он сумел прожить целых семьдесят шесть лет. Прожил бы все — сто пять, как его мама, но подвел мочевой пузырь, простуженный во время зимних ползаний через линию фронта.

А тогда, дедушка Петя был еще довольно молодым и очень здоровым работягой с кирпичного и со своим напарником, играючи справился с разгрузочно-погрузочными работами.

Наконец новенькое, черное пианино красовалось посреди маленькой деревянной сцены и своим всамделишним видом подчеркивало окружающую реечно-фанерную убогость…

Работяги честно заслужили разойтись по домам, их сегодняшняя заводская смена на этом кончалась.

Напарник ушел, а дедушка остался.

Постоял около пианино, потрогал своими большими, шершавыми ладонями ослепительно-лакированные бока инструмента, присел на табуретку, осторожно поднял крышку и заиграл.

Вначале немного спотыкаясь, о чуточку расстроенные клавиши, а потом ничего, влился.

Чарующие нездешние звуки никак не вписывались в общую деревянную обстановку маленького зала.

Сельский клуб был безумно удивлен, он и представить себе не мог, что вот так запросто услышит внутри себя музыку Шопена.

В проеме двери показалась фигура.

Она нерешительно постояла некоторое время, пораженная волшебной музыкой и сделала гулкий шаг внутрь зала. Это был киргиз по имени Нурлан — местный сторож.

Музыка сразу оборвалась.

Сторож подошел к дедушке Пете, оглянулся по сторонам и тихо сказал:

— Андронов, ты смерти моей хочешь? Ну откуда ты такой на мою голову? Кто тебя просил?

— Нурлан, не выдавай меня, мы же с тобой фронтовики…

Сторож закрыл крышку пианино и ответил:

— Петя, если бы мы с тобой не были соседями, я сдал бы тебя куда следует. Иди и больше, даже рядом с клубом не появляйся. А лучше сам себе пальцы сломай, чтобы не надумал снова сыграть… Но только давай договоримся сразу – если тебя кто заложит, то ты меня не видел и я не слышал, что ты умеешь играть, как шпион…

— Спасибо Нурлан, ты настоящий друг.

Пианино, кстати, простояло после того, всего неделю и не потому, что украли, просто хиленькая киргизская сцена не смогла вынести такого огромного груза и внезапно под ним провалилась. Так мой дедушка оказался его первым и единственным пианистом.

А в ту ночь, дед уснул почти счастливым.

Ему снился огромный дом с садом, еще молодая мама, старшие братья – царские офицеры, погибшие в гражданскую, приснилась даже учительница музыки — полячка, она била мальчика линейкой по ручкам и визгливо покрикивала:

— О, Матка Босска! Петруша! Как Вы держите кисть…!?

Не знаю, как сейчас, но в те годы Центральная Станция Переливания Крови в Риге представляла собой внушительное зрелище. Классический сталинский стиль — колонны, мозаичные панно, широкие лестницы и, поразившая нас спецодежда. Перед сдачей крови нужно было облачиться во все белоснежное: бахилы до колен, балахон-распашонка, а на голову шлем, закрывающий голову вместе с шеей и с прорезью напротив глаз. В общем, человек становился похожим на какого-то космонавта. Все нервничали ессессно — первый раз все-таки. И вот мы, первая группа космонавтов, торжественно по этой лестнице взошли наверх. Процесс пошел. Но из-за этой спешки у одного из моих товарищей слишком быстро вытащили иглу из вены, не сразу согнули руку в локте и приложили ватку. А т. к. он в это время очень энергично работал кулачком, то кровь щедро окатила его с ног до головы. На белоснежном фоне это смотрелось очень эффектно.

Впечатление было такое, как будто его расстреляли из крупнокалиберного пулемета.

Ну, а дальше все родилось само собой, экспромтом. Когда мы шли обратно, двое из нас синхронно, нежно подхватили товарища под локоточки, а он стал подгибать ножки и пошатываться. Вот в таком виде мы по этой парадной лестнице и сошли...

Пипец. Вы бы видели, что там началось... С каждым нашим шагом ожидающий своей очереди народ бледнел, отшатывался от нас и медленно и молча выпадал в осадок... Кое-кого пришлось приводить в чувство нашатырем.

Незабываемое зрелище...

А когда мы сняли наши маски и народ увидел наши ухмыляющиеся рожи — мы много чего интересного тогда про себя узнали... Заслужили в принципе.

Вот такие курсантские приколы. Глупые были, молодые... Эххх...

и имел удовольствие наблюдать много интерестностей от старших товарищей по оружию. Командиром полка на тот момент был полковник, скажем, Сансаныч. По словам старших товарищей, Сансаныч раньше страдал (или наслаждался) алкоголизмом, но в один прекрасный момент его боевая подруга (супруга) вытащила его пьяного в умат из сауны (предварительно отбив от навязчивых нимф), а на утро категорически заявила что он бросает пить! Закодировала. Ей это удалось. Сансаныч рьяно взялся за службу и за карьерный рост. Из начальника штаба превратился в комполка. Пить то он перестал, но дури в нём осталось ещё на пять таких же сансанычей. Был он весьма строгим, выговоры объявлял исключительно матом, с добавлением литературных слов. В начале совещаний командного состава полка называл называл всех нас шайкой пида.. сов, обязательно упомянув что он среди нас пидо.. ас-предводитель (ну чтоб мы не обижались и в суд не подали). Матом он объяснял все очень доходчиво, нам нравилось, иногда в курилке мы его цитировали и восхищались его литературным талантом. Все его конечно-же боялись и уважали, но ещё больше его начали уважать после одного поступка...

В подготовительный период дивизионных учений Сансаныч со свитой (управлением полка) вышел на полигон и задал вопрос командиру дивизиона. В переводе на гражданский язык вопрос мог выглядеть так:

— "Уважаемый господин подполковник, будьте любезны мне сообщить сколько единиц доблестных орудий вашего уважаемого дивизиона в состоянии самостоятельно выйти на лоно природы и занять позиции. Не думаю что Ваша техника в состоянии сдвинуться с мест стоянки и продвинуться хоть пару метров до полигона".

Конечно это было сказано другими словами. Надо заметить что техника в действительности была очень старой, она служила ещё в Афгане, а до России так и не дошла, осев в Душанбе (201 МСД).

Доблестный командир дивизиона ответил (передаю дословно, так как говорил он на гражданском языке):

— "Товарищ полковник, техника готова выйти на полигон в полном составе. Дивизион готов на 100%! "Управление полка ахнуло и зашепталось (все знали что наши самоходки и МТЛб далеки от совершенства в силу своего возраста и изношенности). Сансаныч зацепился за данное утверждение, и чтоб принизить честь подпола пообещал:

— Если в понедельник 100% техники будет находится на полигоне, то я сам лично сяду в эту лужу, а если нет то своими руками посажу вас в неё!". При этом он протянул свой перст в сторону здоровенной лужи из грязи (кто был в марте на окраинах Душанбе могут себе представить такие).

— Понедельник, начало учений — праздничный день (как экзамен у школьника). Сансаныч вышел на полигон в комуфлированном, шитом по спецзаказу в ателье костюме. Наглаженый, комуфлированная кепка с шнуоком-филиграном, на груди железный крест 201-й дивизии. Усы расчесаны, взгляд боевой. За спиной вся свита (управление полка и я в том числе). Командир дивизиона встретил его и доложил о готовности. Сансаныч начал пересчитывать технику. Пересчитал, потом ещё раз, опять заново. Открыл рабочую тетрадь, уточнил штат. Подозвал к себе зам. по тех. части, что-то шепнул ему. Зампотех окинул взглядом позиции, посчитал, перепроверил, так же шёпотом доложил Сансанычу. Сансаныч молча снял фуражку, отдал её зампотеху. Повернулся и молча направился к той самой луже из грязи. И... сел в самый центр. Почесал репу, выбрался из лужи и со словами "Ну и пид.. с же ты комдив", отправился в штаб переодеваться. Комдив получил от Сансаныча благодарность, а мы лишний повод уважать нашего комполка.

угости сигаретой!

— Мне кажется, Вам, уважаемый, при вашем-то бюджете, стоило бы несколько ограничивать собственные потребности — откликается блондин.

Бомж мучительно пытается понять сказанное. Его радует возможность пообщаться, радует то, что такой солидный человек говорит ему умные слова, но продраться сквозь смысл слов ему не по силам. Он трясет головой. Видимо, помогает, не не полностью:

— Э-э, бюджет? Это про деньги, да? Слышь — доверительно улыбаясь, откровенничает он — денег-то нет у меня. А то б я купил бы, что ты думаешь...

— Я имею ввиду — упорно мессионерит блондин — что, при отсутствии доходов, следовало бы отказаться от курения. Вот Вы говорите, что денег нет — так ведь при таких доходах курение — это ведь дополнительный расход, верно?

Бомж охотно кивает и гнет свое:

— Ты, слышь, я тут выпил немного, угостили люди. не откажешь ведь, а теперь вот курить хочется. Угости, брат, сигаретой. Доходов-то, сам видишь... какие уж тут доходы... э-т ты все верно говоришь... а курить — хочется...

Блондин понимает, что его сентенции действуют на бомжа меньше, чем проповеди Франциска Ассизского — на птиц, оглядывается, находит меня глазами:

— Понимаете, я имею ввиду, что в такой ситуации лучше было бы сосредоточится на добывании еды, чем излишеств в виде алкоголя и табака. Вы согласны со мной?

— Да — говорю я и протягиваю бомжу сигарету.

— О, брат, спасибо! Выручил! — бурно радуется бомж.

Закуривает.

— А с ним — напутствует он меня, кивая в спину уходящего блондина — не дружи — сам видишь — не интеллигентный он человек. Простую беседу поддержать не в состоянии.

И, подумав, добавляет:

— Не светский...